НЕРПА — ЛАСТОНОГАЯ ЗАГАДКА БАЙКАЛА
Семен Устинов,
кандидат биологических наук
(Иркутск)
- У вас какой-нибудь жир то с собой есть? — задает мне вопрос Олег Кириллович Гусев, руководитель научного отдела Баргузинского заповедника. Он отправляет нас, двух студентов-практикантов, в отдаленное таежное зимовье для февральского учета численности соболя. Давше — центральная усадьба заповедника — стоит на самом берегу Байкала.
— А как же, маргарин, вот...
— Да ну, возьмите-ка нерпичьего, он и светить вам вечерами в зимовье будет. Скрутите из бинта фителёк, один, коротенький конец пусть торчит из чеплашки. Другой — в жир. Чеплашку сделаешь из консервной банки, отрежь топором на две трети.
И подает мне бутылку из-под шампанского, полную вытопленного жира нерпы.
Так впервые, более сорока лет назад познакомился я с байкальской нерпой через один из продуктов, даваемых испокон веку зверем этим прибрежному населению. Появившись в Байкале миллионы лет назад, нерпа безусловно участвовала в «прокормлении» бесчисленных поколений от самых первых людей на его берегах. У археологов есть подтверждающие это находки.
Как, когда и откуда проникла нерпа в Байкал, у ученых нет единого мнения, но что это реликт третичной фауны — у крупнейшего современного исследователя, знатока биологии и экологии этого животного Владимира Пастухова сомнений нет.
Миллионы лет жизни в озере, в замкнутом водоёме, хотя и великом, без генетической связи с родственниками, живущими в северных морях, не могли не наложить отпечаток на эндемика. И они, эти отпечатки, Пастуховым лично, или другими исследователями под его руководством, найдены. Их определили глубоководность и холодноводность среды жизни Байкала, а также обитающая в нем на 2/3 состава эндемичная фауна, представителями которой нерпа питается.
Жили мы тогда в тайге около месяца. Жир нерпы исправно освещал наше жилище, даже в дневнике писать можно. На нем готовили мы в сковородке и рыбу, о маргарине забыли.
А в самом поселке Давше, да и во многих других на побережье, почитались за лакомство печеные ласты и вполне съедобное мясо нерпенка, по-эвенкийски кумоткана. Охотились почти все мужики, от добытого зверя брали в основном «хоровину» — шкуру с толстым слоем подкожного жира. Сало солили как свиное, но чаще вытапливали, чтобы хватило до следующего года. Когда-то оно входило в состав регулярного питания. Шкура в хозяйстве охотника шла на подклейку камасных лыж.
Насколько же облегчала, даже определяла уровень жизни байкальских побережий, особенно в далекие, а позже и просто голодные годы нерпа — ластоногий дар Байкала!
Первые ученые-натуралисты XVII века, появившиеся на Байкале, конечно, сразу же обратили на нерпу внимание, но научный материал стал поступать, хотя и нерегулярно, только со второй половины XIX века (Бенедикт Дыбовский). В дальнейшем более или менее основательные сведения уже в нашем веке получили Зиновий Сватош, позднее Павел Мартынов — оба из Баргузинского заповедника, Тимофей Иванов, Николай Свиридов. С 1961 года байкальской нерпой стал заниматься Владимир Пастухов, и почти все современные знания о ней по морфологии, биологии, экологии и другие получил он и его последователи, ученики.
Верно человеческое наблюдение: жизнь идет по кругу. Пройдя практику в Баргузинском заповеднике, после окончания института туда же попал я на работу.
Нерпы, за которыми можно было наблюдать в Байкале едва ли не с крыльца научной станции, не стали плановым объектом моих исследований, но при любом подвернувшемся случае, а их было множество, не мог я отказать себе в удовольствии полюбоваться этим таинственным животным. Почему таинственным?
Вот плывешь вдоль берега в гребной лодке, а на борту — тихая музыка в «Родине-47». Был когда-то такой ламповый радиоприемник на батареях. Для нас явилось тогда открытием, что нерпы не просто любят музыку, им нравится тихая, мягкая, лиричная. Мы такую для них и ловили. Это позже народ на судах стал рев из приемников извлекать, мол, вот у нас как, какие мы меломаны. Сами чумеют, а уж нерпа и на сто верст не подплывет. Чужаки в природе, рева грубого вместо пения она не выносит. Все удивляюсь: зачем в этих агрегатах такая громкость?
Лодка идет без всплесков, оглядываюсь в ожидании. Вот появилась, не ныряет, плывет за лодкой метрах в шестидесяти, усы на воде, глаза круглые. Что не так, пошевелился резко, чихнул, кашлянул — нырнет, но вскоре появится: ффшик! — и поближе подгребет, зовет музыка.
Что привлекает нерпу? Где, когда в своей эволюции слышала она что-нибудь подобное? Кто ответит? Или — бывали такие случаи — в прошлом веке видели нерпу то в Енисее за тысячу километров от моря, то в Селенге, почти в Монголии. Что ей там, в реках? Когда-то была версия: в Байкал нерпа пришла по Енисею или по древнему стоку в Лену через Витим. Там, в северных морях до сих пор живет близкий ей вид — нерпа кольчатая. Не верится, она же не может долго в грязной, мутной воде. Глаза слезятся, краснеют, я это сам видел. Как-то работники Баргузинского заповедника Кеша и Миша Михалевы, Толя и Юра Татариновы вернулись с нерповки «в санную» (охота в апреле — мае, по льду) и привезли живого не раненого кумоткана, нерпенка. Они его поймали просто, он заснул мертвецки, наповал, под весенним солнышком у своей отдушины. Назвали мы его Феклой.
Куда девать? Губа Давше еще покрыта льдом на десятки километров, но речка Давшинка лед в низовье пронесла, вода идет мутная. Перегородили плотинкой от Байкала, впустили кумоткана.
На лютую казнь, как выяснилось, обрекли животинку! Отплывет Фекла выше по речке, остановится, и течением приносит ее обратно к плотине. Уставать стала, прижмет быстрой водой к плотине, лежит как мертвая, глаза еле открываются, красные — мутью натерло. Слезы из глаз Феклы льются. Вытащили мы ее на травяной берег, сфотографировались на память всем поселком и обязали добытчиков отвезти в даль байкальскую, найти ей отдушину — выпустить. Так что же загоняло нерпу в Енисей и Селенгу?
Взрослая нерпа-самец, по местному — аргал, массу тела имеет до 160 килограммов. В экономике местного населения цены такой зверь не имел: шкура никуда, жир несъедобный, мясо даже собаки не едят. Добывали только молодых нерп, позже стали ловить на логовах бельков. Мех у них плотный и красивый, серебристый, мясо вполне съедобно, ласты — деликатес. Известно, что такая охота заметного урона популяции не приносила. Даже и организованный впоследствии колхозный промысел не подрывал численности нерпы, Пастухов рекомендовал его даже усилить.
У человека не очень подготовленного в вопросах экологии и эволюции популяций так называемых «промысловых» видов, искренне болеющего за охрану диких животных, такие рекомендации вызовут глубокое огорчение. Охотник у него — явный враг живой природы. Такие люди, разумеется, при полном к ним уважении, должны знать следующее. На основе глубокого анализа воздействия промысла на популяции «промысловых животных» (белка, соболь, лось, козуля, нерпа и др.) ученые охотоведы и зоологи установили поначалу удивившую их закономерность: чем больше (до определенного предела, конечно) добывается животных, тем интенсивнее размножается популяция. Было также установлено, что для такого положения в животном сообществе в первую очередь должны добываться особи строго определенных возрастных групп. В этих выводах есть обескураживающая, даже неприемлемая для того — неподготовленного — природоохранника норма: добываться должен прежде всего молодняк, не исключая и самок. По обывательской логике — разбой, браконьерство. Но дикие животные — это материальный ресурс, и человечество от него не скоро еще откажется. Обилие крупной дичи в европейских странах достигнуто этим путем, а вовсе не абсолютной охраной, как многие полагают. Конечно, так называемая «промысловая нагрузка» на сообщество того или иного животного должна быть результатом точных научных исследований, что в Европе и делается. Тут важно не подорвать воспроизводственных способностей популяции, проще говоря, не уничтожать зрелых, полноценных производителей — самцов и самок. В промысловую пробу должны соответственно входить молодые и совсем старые животные с малым воспроизводственным потенциалом. Стихийно это-то и происходило с байкальской нерпой (не добывали взрослых), что определяло стойкую численность поголовья в течение длительного времени.
В нерпичьем сообществе, таким образом, усиленно работал механизм восполнения убыли за счет усиления воспроизводства потомства.
Коснусь теперь вопроса, как живет нерпа в своем Байкале.
В мае 1957 года сели мы на мотоциклы и поехали через Байкал на его северо-западное побережье. Чуть ли не с первого дня работы в Баргузинском заповеднике мечтали повидать загадочный, совсем необитаемый, как мы знали, берег у подножия Байкальского хребта. Скажу, что именно тогда у Олега Гусева и родилась идея создать там Байкало-Ленский заповедник, что осуществилось во многом его усилиями ровно через тридцать лет.
Не доезжая до мыса Елохина километров десять, оставили мы мотоциклы и стали искать путь через полосу торосов. Я, поглядывая в сторону боковым зрением, увидел, что товарища моего нет, его как смахнуло со льда. Подскочили на выручку, помогли выбраться. Обследовали забитую льдом полынью. Это оказалось логово нерпы.
В ноябре грозно бушует Байкал, борется с возникающими полями льда. Вспыхнет на двадцать, а то и больше метров в секунду северо-западный ветер, разломает кое-где возникший лед, яростно раскрошит, разбросает по волнам. Глядя с берега на черную, тяжело качающуюся, задавленную снеговыми тучами, ревущую даль Байкала, я все думал: где и как переживает нерпа этот ад? А её там нет, и никогда не было! Нерпы образуют многочисленные скопления, по-местному урганы, на кромках ледяных полей там, где их не может разбить ветер: в горлах заливов, в приустьевых участках рек — притоков Байкала. Таких мест немного, но на них должны уместиться все нерпы, вот откуда там массовые скопления. Но время это не длительное, мороз делает свое дело быстро. Вскоре самое тяжелое время позади: ледяной припай с каждым днем все дальше уходит от берегов, нерпа идет за ним и вскоре рассеивается по простору моря. В это время животные определяют места, где будут их логова, на участках наметившихся торосов и становых трещин. Обогревая частым своим присутствием облюбованный участок, нерпа не дает ему снизу от воды замерзнуть. Постепенно там, в толще льда образуется небольшая камера. Сверху же на некоторую, тоже небольшую толщину лед намерзает и закрывает жилище. Торосы заметает снегом, и теперь они утеплены еще и сверху от жгучих ветров и трескучего мороза. Тепло в зимовье!
Так совершается таинство перехода нерпы к жизни во льдах. С течением времени она затем делает себе ещё и несколько отдушин — продувает, проскребает когтями лёд, но не монолит, где попало, а в ослабленных участках, в торосах, в щелях, забитых утепляющим сверху снегом. Словом, создается индивидуальный обитаемый участок, целое хозяйство, за которым надо постоянно ухаживать, поддерживать в порядке, чтобы не промерзло. Для этого-то у нерпы такие мощные когти.
Мертвое, безжизненно-белое бесконечное пространство Байкала, овеваемое жгучим хиузом. На горизонте — низенькие цепочки горных хребтов, прорезанные ломаными полосками крутых каменных траверзов и осыпей. Шелестит жесткий ветер, прогоняя от подошв обуви песчинки снега, — ты идешь по льду вдали от берегов. И всего-то в метре, а то и меньше, мертвого пространства под ногами — тонко налаженная жизнь такого же, как ты, дышащего атмосферным воздухом существа!
Бесконечно многообразны, удивительны, восхитительны приспособления разнообразнейших форм жизни, чтобы жить в таком тонком, порою извилистом лабиринте среди враждебных сил, благоденствует жизнь! И сохранять её мы должны прежде всего путем бережения самой этой среды жизни, не разрушая тонких стенок лабиринта.
Под снегом и льдом происходит уж вовсе невероятное чудо — зарождение новой, совсем беззащитной жизни. У нерп в середине марта рождаются детеныши! Небось, не без изумления взирают нерпятки, только что появившиеся на свет, на сверкающие ледяные стенки маминого жилища. Ещё бы, кто, кроме них, впервые видит свет божий в столь экзотической обстановке? Пол под ногами — черная жидкая бездна, потолок — матовый полумрак, стенки — замерзшее серебро. Гарантия новой жизни — толстый слой жира и наступающая весна. А она днями уже разгуливает над Байкалом, знатно пригревает, хотя ночью сама укрывается, где может, от мороза. Постепенно в апреле лед слабеет, жилища нерп подтаивают, расширяются, потолок вот-вот прохудится. А в мае может оттуда и гость нежданный пожаловать, как случилось с моим товарищем. Вскоре потолок многих нерпичьих жилищ, а точнее отдушин, проваливается, и можно выходить на лед. Черные точки в бинокль издалека видны. В теплом дрожащем или волнами струящемся надо льдом мареве блаженствуют: ворочаются, ластами размахивают. Взрослые животные, не как наша Фекла, не забывают постоянно оглядываться. Да и есть от кого поберечься, помимо людей, поискать удачи на лед выходят в мае и медведи. Они весь Байкал с берега на берег в эту пору переходят, не раз сам видел. Лед с каждым днем слабеет, вот уже и разваливается, полыньи расползаются на сотни метров, на километры. Вся нерпа на льду, иногда увидишь черное пятно вдали, в бинокль десятки насчитаешь, чуть ли не рядом возлежат. Поодаль еще столько же.
Кажется, что блаженствует, соскучилась по солнышку, вот и вылезла. Отчасти может и так, но дело тут гораздо сложнее. На льду с животными происходит важнейшее событие: они перелинивают, шубку меняют. Не произойди по какой-либо причине это явление (необычно ранний распад льдов, например) — многие неприятности ждут нерпичье сообщество в грядущее лето и даже далекую пока зиму. Биологически естественный цикл нарушен, и животные не нагуливают жира, воспроизводство резко снижается. Устремляется тогда нерпа к берегам на прибрежных камнях долинять, а там всюду человек, да ещё в своих моторках, да ещё собаки на берегу. Хорошо хоть главное береговое лежбище нерпы — острова Ушканьего архипелага — ныне особоохраняемая территория, национальный парк, да заповеданы участки берега в Байкало-Ленском заповеднике.
Многие местные жители по невежеству полагают нерпу врагом своим: она де рыбы омуля-харюза тьму съедает, запасы подрывает. Уничтожить её в Байкале! Внешне иногда оно и верно, поднимает такой рыбак свои сети в черный день, долго простоявшие, а там в ячеях одни головы рыбьи, огрызки. Чья работа, ясно без наводящих вопросов, да и дыры метровые сами за себя говорят. В таких случаях, отнюдь не частых, нерпа действительно виновата, но что же за рыба для рыбака, неделю в сетях пролежавшая? Из этих наблюдений и заключили: нерпа питается омулем, харюзом. Однако не задались вопросом, откуда у нерпы столько жира? От омуля не нагуляешь столько, хоть тонну скушай, сам с жиру не лопается, порою ни жиринки в нем нет.
Питается нерпа на 99 процентов голомянко-бычковыми рыбками, которых человек не добывает, тот же В. Д. Пастухов доказал. Вот они-то, особенно голомянки, действительно с жиру «лопаются». Этих рыб, трудно представить, — 85 процентов всей рыбьей массы в Байкале! Но они рассеяны в водной толще и не образуют скоплений. Только нерпе их и добывать, что она и делает.
Никогда не задавался я вопросом: а как нерпа спит? Как-то подсознательно считалось, что весной — на льду, летом на камнях, ну, а зимой само собой — в логове. Оказалось, спит она предельно оригинально, подводные исследователи в скафандрах видели: от поверхности медленно, пассивно «тонет», опускается вертикально. На какой-то глубине, не большой, оживится, подработает ластами, всплывет. Вздохнет и снова погружается. Это, видно, все равно, что зимой у костра спать: дрова часто подправлять надо.
Так живет в Байкале это древнее-древнее чудо. Пролетели над ним миллионы лет, дай Бог, чтобы ещё столько же. Только бы мы, люди, не мешали ему своим невежеством, жестокостью, безответственностью, глупостью.
