В НАРОД СО СЛОВОМ ХРИСТОВЫМ

Выбрав для поселения Селенгинск, английские миссионеры думали, что оказались в центре бурятских кочевий и предполагали повседневное общение с ними со словом проповеди. Однако на деле выяснилось, что улусы аборигенных жителей располагались рассеянно на больших расстояниях друг от друга. Поэтому с первых дней им приходилось часто отлучаться из дому, жить в юртах бурят, что было для цивилизованных европейцев делом диковинным и необычным. В своих письмах на родину Эдвард Сталибрас жаловался, что порою приходится проезжать десятки верст верхом на коне, пока не встретится одинокая юрта. Русские соседи удивлялись, как это он спокойно переносит все неудобства разъездной жизни, но Сталибрасу такие поездки нравились. Он говаривал, что благодаря ним узнал много такого, о чем раньше не имел понятия. Главное же достижение было в том, что уже через неделю после водворения в Селенгинске миссионер-иностранец стал глубже вникать в говор забайкальских кочевников и стал свободнее общаться с собеседниками на их родном языке. 

 По прибытии в Селенгинск Сталибрас, а затем присоединившиеся к нему Сван и Юилль, вызвали поначалу недоумение местных граждан. Ламаистская и православная церкви подозрительно отнеслись к христианским протестантам и стали каждая по-своему оказывать им противодействие. Миссионеры встречались с ламами, попами и шаманами и пытались свидетельствовать им о Христе по канонам своей веры, но не получали поначалу никакой реакции  ни на проповеди, ни на раздаваемые книги. Царская полиция и гражданские власти также неотступно следили за маршрутом передвижения иностранных пасторов, принимая их за английских шпионов.

Нужно признать, что христианские миссионеры прибыли в Забайкалье в наиболее интересный и противоречивый период духовного развития бурят, став свидетелями массового насильственного обращения кочевников в буддизм, борьбы лам с шаманизмом и православием. По этой причине многие буряты находились на идейном распутье, исповедовав одновременно двое - и троебожие. Английские же миссионеры принесли с собою четвертую, и тогда наиболее «неуместную» в Забайкалье, религию мирового порядка, о которой  жители здесь не имели никакого понятия. Миссионеры внимательно наблюдали за происходившими событиями и старались записывать все, что видели и испытывали на себе, и как можно точнее. Они хорошо были осведомлены о природе традиционных за Байкалом религий, которым предстояло идейно противостоять; особенно их интересовал буддизм, теология которого казалась им намного сложнее, чем шаманизма и более знакомого русского православия. Но при этом выяснилось, что местный буддизм вовсе не часть индуистского брахманизма, как считали в Лондонском миссионерском обществе. И только благодаря разъездам по ближнем и дальним улусам англичане получили более достоверные сведения о бурятах и их буддийской религии. 

Первым делом Сталибрас и Рамн еще в 1819 году посетили Гусиноозерский (Тамчинский) дацан, ламаистские кумирни по Чикою, поскольку именно буддизм на последующие 20 лет должен был стать главным соперником в их миссионерских делах. В своих первых отчетах они подробно описывали молитвенные барабаны, деревянные матрицы для печатания богодуховных книг и много «некрасиво выглядевших бурханов и богов», а также и о не менее поразивших их войлочных юртах, о кумысе и о странном местном чае с мукою, молоком, солью и маслом.

Точнее говоря, встречу Эдварду Сталибрасу назначил в июле 1819 года, сразу же по прибытии миссионеров в Селенгинск, сам Хамбо-лама - глава буддистов Россйской империи. Им был Данзан – Гаван (Гавок) Ешижамсуев (1809-1834), особенно преуспевший в искоренении шаманства за Байкалом с личного поручения Иркутского гражданского губернатора Н.И. Трескина. За это был высочайше награжден большой золотой медалью Анны для ношения на шее (1811). Он же немало приложил сил для построения целой сети дацанов. В особенности среди Хоринских бурят: Кодунского, Эгитуйского, Чесанского, Хохюртаевского, Ацагатского, Цолгинского, Агинского, Ононского, Цугольского, а вместо сгоревшего Анинского воздвиг новый из кирпича (1813). 

Во время тепло начавшейся аудиенции Сталибрас показал буддийскому иерарху евангельские книги и спросил, что тот думает об этом. Хамбо-лама отозвался о них одобрительно, подчеркнув, что, прежде всего они хороши тем, что перевод их сделан представителем бурятского народа Бадмой. Затем он стал расспрашивать Эдварда о цели его приезда в Бурятию. Ему хотелось знать, на какой срок он приехал и чем собирается заниматься. Миссионер ответил, что, возможно, он останется здесь навсегда, чтобы донести до людей Евангелие о едином Всемогущем Боге, поскольку вера в Него  является единственной, которая дает человеку спасение. Заявление это было не слишком дипломатичным: буддийский иерарх тут же потерял интерес к собеседнику и дальнейшая аудиенция прошла скомканно. Тем не менее Ешижамсуев не запретил англичанам проводить свои проповеди в его дацанах, когда по праздникам туда собирались тысячи человек. Более того, все ламы гостеприимно встречали агитаторов новой веры и даже помогали им «пройтись с

 христианскими книгами по кругу», но всякий раз уклонялись от диспутов на религиозные темы. В результате ни один лама не был обращен в христианство, что вызывало у миссионеров большое разочарование. Точно также поначалу поступали и простые буряты. Когда англичане заходили в их юрты, то чаще всего видели пьяных людей: «Они игнорировали посетителей или болтали между собой», как сообщал в ЛМО Сталибрас.

Впрочем, были и такие улусы, где буряты с радостью и в большом количестве разбирали изданные на монгольском языке сочинения Евангелия и пробовали читать их. Слуга миссионеров из бурят переводил слова англичан с русского на бурятский, но при этом изрядно искажал смысл проповеди. И в этом случае желающих перейти в новую веру не оказывалось. Даже если устанавливались вроде бы прочные контакты, но кочевой образ жизни душил начинания на корню. Буряты не засиживались на одном месте более одного-двух месяцев, так что во время очередного посещения миссионеры находили лишь пустые стойбища. Вильям Сван, поначалу не понимавший такого образа жизни кочевников, в 1832 году в Записке Российскому Министерству внутренних дел даже полагал, что таким образом они стараются как можно дальше удаляться от тех мест, где поселены ссыльные и миссионеры. Но еще труднее было весной, когда начинался сезон доения кобылиц. Из полученного молока буряты гнали кумыс и архи, и тогда начиналось время повального пьянства, когда разговаривать о чем-либо, и особенно на темы веры, было бесполезно. И протрезвев, они не выказывали особого желания вступать в полемику на духовные темы, считая религию уделом профессиональных лам, а не простых смертных аратов. 

В письмах из Забайкалья много горести миссионеров об апатии местного населения к собраниям. Сталибрас уже через год поселения в Селенгинске писал в Лондонское миссионерское общество, что в «этих людях» очень сильно проявляется дух инертности и безразличия, и что в них не чувствуется ни малейшего интереса к вопросам религии. Буряты ведут себя так, будто не имеют к буддизму ни малейшего отношения, не говоря уже о чуждым им православию и христианству. По этой причине Эдварду не удалось открыть постоянно действующую Английскую христианскую церковь в Селенгинске. В 1823 году он впервые собрал несколько бурят у себя дома для проведения богослужения, но затем их число стало сокращаться. На служении, которое он начал в «Степни» на Кодуне также приходило очень мало желающих, но уже ближе к 1830 году мы не находим уже никакого в его письмах упоминания о проводимых собраниях. Поначалу христианские служения протестантского толка вызывали у бурят некоторый интерес, скорее всего  по причине новизны, но как только дело становилось привычным, обыденным, от этого интереса не осталось и следа. Не помогали также обильные угощения за общим столом, которые всегда подавались после проповеди. 

Особенно любил путешествовать по улусам бурят Вильям Сван. Он прибыл человеком неженатым и, живя в семье Сталибрасов, мало засиживался в стенах дома. Постепенно его поездки становились все более дальними и долговременными. Он посетил 18 родов селенгинских и 11 родов хоринских бурят, определив новым местом постоянного жительства Хоринские степи. Вероятно оттуда Сван добрался до Баргузинской долины, где посетил местных бурят и принял участие в их богослужениях. «Переночевав в бурятской Думе две ночи, срисовав карандашом на бумаге вид северной горы (вероятно, священной Барагханской,- А.Т.), уехал обратно в Селенгинск». В Баргузинской долине он впервые побывал в жилище тунгусов «и по разговору он признал их за манджуров». В 1823 году мистер Сван отправился в еще более дальнее путешествие, занявшее все лето и осень. Он преодолел Яблоневый хребет и побывал в кочевьях бурят, живших близ Нерчинска  и в Приаргунье. По некоторым данным, он совершил путешествие вместе со своим соотечественником Джоном Кохраном, но ведь сам Кохран сетует, что не застал Свана в Селенгинске, уехавшим на встречу к каким-то «одним из больших начальников» - местным тайшею. Вернулся миссионер поздней осенью из Восточного Забайкалья таким больным, что лежал в постели, не общаясь с гостями. В таком состоянии и застал его в декабре 1823 года А. Мартос. Другие авторы, посещавшие английских миссионеров, отмечали, что летом их было почти невозможно застать дома, так как в теплое время года мужчины кочевали вместе с бурятами, безуспешно пытаясь «отвратить их от поклонения бревнам и камням к поклонению истинному Богу». И самым энергичным «путешественником» являлся Вильям Сван, которому дали прозвище «Зелот», что означает «фанатик».

Знаменитый географ Карл Риттер в своем капитальном труде «Землеведение Азии», несмотря на отсутствие результатов, считал подобные поездки по кочевьям бурят оправданными: «Весьма часто европейский миссионер на востоке преграждает сам себе путь к умам и сердцам язычников полным незнанием ни их языка, ни образа мыслей; между тем, как они имеют свой собственный вполне выработанный язык и целую литературу своих духовных отцов, хотя языческую, но для них священную, которую должно не презирать, а победить прежде, чем будет водружен крест на земле их. Без дара слова, еще долго не дойдет слово Божие до ушей языческих народов Азии». 

Общего взаимопонимания у английских миссионеров с буддийскими ламами не получилось, но к чести Хамбо-ламы, его церковь держалась с христианскими проповедниками автономно. Ешижамсуев один раз даже лично посетил их миссионерский стан в Селенгинске как гость. Желал приезжать еще, но его тучный вес не позволял лишний раз передвигаться. В тот раз он посетил и декабристов Бестужевых, живших в получасе ходьбы от миссионеров. По воспоминаниям их служанки Жыгмыт Анаевой, «Хамбо был большой, тельный. Для него было сделано особое кресло». А сам Николай Александрович в очерке «Гусиное озеро» вспоминал посещение буддийского иерарха так: «На другой день посетил меня Хамбо-лама и, отобедав, чем Бог послал, пригласил нас к себе на праздник через два дня. Вы видели Хамбо-ламу и знаете его личность. С тех пор он сделался еще толще и более обрюзг, так, что в 42 года он едва ли не толстейший человек во всем мире, что при его росте делает его огромнейшей массой мяса и жира. Со всем тем он довольно поворотлив для своей толщины, очень проворно влезает в свой двухколесный экипаж и слезает с него. Когда он бывает у нас, то мы сажаем его за стол на два стула: один не в состоянии выдерживать такой тяжести».  

Напротив, с русской православной церковью, с которой, казалось бы, у христиан-протестантов были общие боги, канонические книги, обрядовая традиция и комплекс религиозных верований, взаимоотношения не заладились с первых же дней пребывания английских миссионеров в Забайкалье. По большому счету, изданием переводов Библии на бурятский язык они способствовали и закреплению православия в крае, а посему тесный союз двух родственных конфессий мог бы существенно помочь общему делу внедрения новой веры среди буддистов и шаманистов, но этого не случилось не по вине англичан. Оказалось, что христианские пасторы начали свою деятельность в тех же местах Забайкалья, где уже действовала епархиальная Русская православная миссия, учрежденная вновь после Даурской Иркутским епископом Вениамином, но больших плодов не приносила по причине отсутствия переводов Библии на бурятском языке. Знали об этом и в Санкт-Петербурге, предприняв шаги по учреждению Русской миссии и ее отделения в Иркутске. А когда Александр I принял Сталибраса и Рамна и дал разрешение об открытии Английской миссии среди бурят, он одновременно повелел усилить деятельность православной миссии в Иркутской епархии. Вот почему генерал-губернатор М.М. Сперанский тепло встретил иностранных пасторов и оказал содействие в их поселении в Селенгинске, а 1820 году, то есть чуть ли не одновременно с ними, сам посетил Забайкальский край и учредил Селенгинский, и затем Кяхтинский филиалы Российского Библейского общества. Затем он собрал у себя буддийское духовенство, активно боровшееся с шаманизмом, где предложил ламам не препятствовать переходу бурят в православие и христианство. В первом случае это явилось реакцией на невозможность православных священников противостоять буддизму, во втором - деятельным участием в работе начавшейся Английской миссии. Надо полагать,  что на том знаменательном собрании представителей всех конфессий края принимали участие и вновь прибывшие представители англиканской церкви. 

Странно, но члены Забайкальской православной миссии стали единственными непримиримыми противниками своих коллег-иностранцев. Они считали появление конкурентов в Селенгинске неуместным и противоречащим «вековым канонам страны», где православие являлось господствующей религией (идеологией). И хотя миссию поддерживал сам император Александр I и министр духовных дел князь А.Н. Голицын, православные верующие утверждали, что по законодательству правом пропаганды своего вероучения обладала только их православная церковь. А поскольку их коллеги из Англии являлись христианами-протестантами, то их пропаганда приведет Россию к потере значительного числа своих верующих, обращаемых в «ересь». Стало быть, английские миссионеры есть нарушители российских государственных законов. Но при этом противники почему-то «забыли» о принятом накануне законе государства о свободе религий.

Столь противоречивую ситуацию пытался разрешить новый император Николай I. Дав разрешение селенгинским английским миссионерам пригласить на помощь перевода Библии новых членов Лондонского миссионерского общества, он повелел объявить Сталибрасу, Свану и Юиллю не затрагивать вопросов богослужения по христианскому образцу. Напомним, что в начале 1830 года англичане обратились в Министерство внутренних дел и Святейший Синод с просьбой о разрешении им крестить бурят по протестантскому обряду. В 1833 году этот вопрос перешел на рассмотрение Кабинета министров, где после долгих разбирательств было решено объявить заявителям, что бурят, желающих принять крещение, они должны отсылать к православному духовенству и что только при этом условии английские миссионеры могут продолжать свою деятельность, но в противном случае она должна быть прекращена. 

Тут надо отметить, что обласканные Александром I и его ближайшем столичным и губернским окружением, английские миссионеры первое время держали себя довольно свободно по отношению к православию. При случае они даже позволяли себе делать неодобрительные отзывы о некоторых особенностях вероучения и обрядов православной церкви. Например, они критиковали православную традицию иконопочитания, назвав этот обычай идолопоклонством. Допускались и другие рассуждения, не лестные для православного духовенства. Местные епархиальные власти, вообще не одобрительно смотревшие на присутствие в своих пределах Английской миссии и зорко наблюдавшие за всеми ее действиями, немедленно сообщали о «предосудительном» поведении англичан Святейшему Синоду. Синод же, в свою очередь, передал это дело в Министерство внутренних дел, которое сделало иностранным пасторам предупреждение и рекомендовало им воздерживаться на будущее время «от подобных ложных внушений под опасением всей строгости законов». После этого английские миссионеры стали вести себя более сдержано в отношении православия.

Особенно конфликтовал с англичанами Селенгинский священник, злоупотреблявший спиртным, и по этой причине мало что соображавший в тонкостях межконфессиональной политики на государственном уровне. Сомневаюсь, что он знал о законе о свободе вероисповедания в стране, который епархиальное начальство старалось не доводить до сведения верующих. В памяти   селенгинцев рубежа XIX – XX столетий среди особо запомнившихся событий, связанных с иностранными миссионерами, был их затяжной конфликт «со священниками и полицией». 

Для опоры среди русских английским миссионерам явно не хватало цивилизованного общества в Селенгинске. Существовавшие здесь нравы были чужды и непонятны европейским людям. Среди более - менее «толковых» людей, ставших их знакомыми, но не русскими друзьями, они упоминают местного коменданта, чья жена - полячка страдала клептоманией (мелким воровством). Была здесь некто Мария Ивановна, дочь генерала, проживавшая с бабушкой. Был артиллерийский лейтенант Васильев, женатый на сестре Марии. Упомянуты также почтмейстер и по совместительству ямщик, и богатый лавочник Ворошилов, находившийся под пятой у болтливой жены. Были еще священник и полковой хирург, которые почти беспрестанно пили. Странно, почему в списке «культурных» людей мы не находим купцов Старцевых, Лушниковых и других, чьи дома являлись центрами провинциальной культуры и празднеств. Еще более удивительно отсутствие упоминания о знакомстве с выдающимися местными просветителями того времени: Новоселовым, Игумновым, Бобровниковым, Поповым, а также с декабристами Торсоном и братьями Бестужевыми.

О своей повседневной личной жизни миссионеры писали мало. Эдвард и Сара Сталибрасы были постоянно заняты, Сван и Юилль чаще всего находились в разъездах. Поэтому Сталибрасы, когда у них выдавались редкие часы, изливали душу своим наиболее близким друзьям, оставшимся на родине. Например, Анне и Джозефу Мондсам. Последний был геологом, и когда Эдвард путешествовал по Забайкалью, то в перерывах между миссионерскими занятиями собирал образцы местных минералов и отправлял их другу.

Неожиданно миссионеры нашли способ, как расположить к себе людей, и это стало способствовать росту их авторитета. Здоровье населения являлось важной проблемой Селенгинска. Кроме полкового хирурга врачей здесь не было. Пьющий хирург не обладал большим кругозором, кроме своей узкой врачебной специализации. Но были в городе доктора-ламы, обладавшие феноменальным искусством знахарства. Они пользовались классической тибетской медициной, непонятной западной, используя в качестве снадобьев компоненты трав и других подручных средств. Миссионеры не раз удивленно писали в отчетах на родину, что ламы по пульсу болезни пользовались лекарствами из Китая (каждое лекарство было завернуто в отдельную упаковку и имело письменное наименование). Монголы и буряты одинаково верили и в магическую медицину и силу своих лам. Один знакомый Вильяма Свана, ширетуй дацана на реке Оне, имел репутацию великого доктора. Однажды младший сын тайши упал с телеги и ушиб голову так сильно, что кровь лилась из его ушей. Лама дал ему «святую» воду, одновременно читая сутры из буддийских книг и тряся листами книг, намоченными в смеси воды и молока. Спустя несколько дней Вильям пришел к ламе попроведать своего ученика Ринчина из Селенгинска, который болел лихорадкой и уже выздоравливал при монастыре. Но были и другие ламы, которые больше занимались магией, чем лекарствами, веря в силу священных книг. Одному ламе, у которого болел глаз, Эдвард дал лекарство и несколько книг на библейские темы, и лама удивительным образом излечился. Весть о внезапном выздоровлении ламы руками английского миссионера разнеслась по всей бурятской степи, и к Свану в Селенгинск приходили лечиться люди за 250 и 300 верст. 

По воспоминаниям селенгинского купца А.М. Лушникова, занимался врачебной практикой и Роберт Юилль. Он понимал толк во многих болезнях, но не разбирался в хирургии и поэтому за скальпель никогда не брался. Однажды, заболел отец Лушникова и потребовалось сделать разрез на теле. Юилль на операцию не решился. Тогда М.М. Лушников сказал, что поедет к известному ламе в Тугнуйскую долину. Позже Юилль удивлялся искусству, с каким эмчи-лама произвел вскрытие тела Лушникова и содействовал его выздоровлению.