АНГЛИЙСКИЕ УЧИТЕЛЯ И БУРЯТСКИЕ УЧЕНИКИ

Слава учителя возрастает настолько, насколько его ученики делают успехи в школе и после ее окончания. Английские миссионеры каждый по-своему воспитал неплохих последователей своего дела. Часть из них стали учеными людьми, другие заняли заметные должности в управлении бурятскими родами, третьи продолжили учительское поприще своих наставников.

Бывая в Гусиноозерском дацане, декабрист Н.А.Бестужев не мог не обратить внимание на служившего там юношу. Тот знал латинский, греческий, русский, монгольский и бурятский языки, что само по себе было явлением в Забайкалье и Сибири чрезвычайно редким, особенно среди бурят. Когда И.П.Корнилов, сменивший мундир гвардейского офицера на сюртук чиновника столичного Межевого ведомства, приехал в Бурятию, Бестужев с его помощью «выпросил» необыкновенного юношу у Хамбо-ламы на роль переводчика  во время предстоящей поездки вокруг озера. В течение нескольких недель тот сопровождал декабриста по окрестным местам, и эта исследовательская поездка сыграла большую роль в дальнейшей жизни юноши. Он оказался и хорошим проводником, и переводчиком. Хорошо знал местность, умело переводил тексты бурятских народных сказок, песен, легенд и преданий. В одном из своих писем Бестужев удивлялся: «Близко 30 лет <…> живу в этой стране, но еще впервые удалось мне слышать сказки бурятские и иметь под рукой такого удачного переводчика».

Этим удивительно образованным юношей был Дамба Вамбуев (1814-1875). Три года вместе с девятью бурятскими мальчиками он учился у английского миссионера Роберта Юилля в Селенгинске. Поскольку Юилль тяготел к академическому образованию, то Дамба сильно отличался от своих соотечественников, обладая глубокими познаниями в разных науках и блестяще владея западными и восточными языками. С той поездки Вамбуев стал еще и учеником Бестужевых, сам обучая ребятишек всему тому, что взял от английских миссионеров. Но в дальнейшем карьерного и творческого роста ему за Байкалом не предвиделось. Тем более он совсем не годился для затворнической монастырской жизни при дацане. Это Н.А Бестужев понял при первом же знакомстве, как и  И.П Корнилов. В записках последнего есть такие строки: «Дамба Вамбуев, староста Хатагинова рода <…>  учился  греческому и латинскому языкам. А теперь при Гусиноозерском дацане в звании абаши, то есть дал обет не убивать никого и исполнять пять правил добродетели».

Когда Корнилов и шведский художник-путешественник К.П. Мазер были на приеме у главы буддистов России в Гусиноозерском дацане, то «прислуживал нам, - как вспоминал сам Корнилов, - молодой бурят в халате с косой, говорил он хорошо по-русски – он был племянником Хамбо-ламы. Научился он многому от англичанина-миссионера Роберта Юэль (Юилля, - А.Т.). Дамба Вамбуев был переводчиком».

Узнав о предстоящем отъезде Корнилова из Иркутска в Петербург, Дамба Вамбуев принял решение испытать счастье в столице, для чего обратился за содействием к Николаю Бестужеву. Тот согласился и 24 октября 1845 года направил с бурятским юношей рекомендательное письмо своему другу: «Се предстоит перед очами вашими – общий наш знакомец Дамба Вамбуев…» О том же пишет и И.П.Корнилов: «Когда я уезжал в 1850 году обратно в Петербург, Дамба Вамбуев узнал об этом от Бестужевых, приехал в Иркутск и просил меня взять его в Петербург. Я взял его <…>. В Петербурге рекомендовал его А.Д.Башмакову (друг Корнилова, - А.Т.), который представил его министру внутренних дел и даже государю».  Современные бурятские декабристоведы  не сомневаются в тесной дружбе братьев Бестужевых и Вамбуева, по ходатайству которых Корнилов стал его покровителем в Петербурге.

После аудиенции с Николаем I, Вамбуев посетил Москву и оттуда вернулся на родину. Служить в дацан уже не пошел, а стал работать в Кяхтинской таможне. На склоне лет удостоился награды, традиционной для      «инородцев» - серебряной медали «За усердие» с правом ношения на груди с голубой Станиславской лентой. Умер в 1875 году на 61 году жизни.  

Кроме Вамбуева среди окончивших учебу у Юилля, значатся также «трое бурят <…> [которые] знали русскую и монгольскую грамоту», служившие «наборщиками у миссионеров и двое очень порядочно писали по-русски: Бадма Кутчиков, Дылык Цойзобов и Гамбул Абагаев».  Среди них мог быть и Ванжилов, славившийся по всему Селенгинскому краю своим столярно-токарным искусством. Он учился у братьев Бестужевых, от коих и получил в награду столярный станок  и все необходимые инструменты. Одновременно, надо полагать, Ванжилов кое-чему обучался и у Роберта Юилля: известно, что он ремонтировал ему миссионерский дом, сделав реконструкцию внутренних перегородок, заменив глухую стену двумя точеными колонными, поддерживавших потолок. 

Интересным учеником Юилля был Ринчин (Иринчин-Нима) Ванчиков, которому английские миссионеры обязаны переводом Евангелия на монгольский язык. Роберт сам рассказывал, как привлек мальчика к учению, потратив более года на то, чтобы найти себе помощника, умеющего читать и писать на родном языке и который мог бы служить переписчиком. В конце-концов он отыскал подходящего кандидата. Им стал Ринчин, которому в ту пору исполнилось 18 лет. Это был один из нескольких братьев в своей большой многодетной семье. Уже тогда юноша самостоятельно обучился монгольскому и русскому языкам, умел читать и писать, и это тоже считалось не рядовым событием в общей массе неграмотных бурят.

Ринчин обладал незаурядными способностями, но был довольно амбициозным, как и его английский учитель, и тем самым представлял собой ценную находку для миссии. Он сам приходил к Роберту Юиллю несколько раз, чтобы одолжить почитать русские книги, и когда появился вновь, миссионер дал ему Евангелие, при условии, что тот вернет книги через неделю.

Ванчикова считают самым ярким учеником в Селенгинской миссионерской школе, где он получал знания не только от Юилля, но также Свана и Сары  Сталибрас. Миссионеры отзывались о талантливом ученике очень тепло, поскольку тот был главной силой в начавшемся переводе Библии на монгольский язык. Того же мнения был и профессор Казанского университета О.М. Ковалевский, видевшего в нем образованнейшего человека среди бурят, одного из самых первых интеллигентов из потомственных кочевников. Слыханное ли дело - Ринчин Ванчиков по-своему перевел со старомонгольского так называемый «Чингисов камень» из Приаргунья, чем это сделал академик Я.И. Шмидт – один из самых

 крупных востоковедов России начала XIX столетия, автор ряда книг и серий научных статей относительно языков и культур Центральной Азии, главным образом монголов и тибетцев, доктор наук в университете Востока и действительный член Академии наук. Их переводы были выставлены рядом на научном симпозиуме ориенталистов в Петербурге в 1839 году, но большего признания получил перевод скромного, никому неизвестного бурята из Забайкалья. 

В 1835 году Ванчиков становится преподавателем Троицкосавской войсковой русско-монгольской школы. В рекомендательном письме о нем дана характеристика: «Образован английскими миссионерами и по отзыву хорошо знает российскую словесность».  Был учителем монгольского языка для детей бурятских казаков. Его учеником являлся Доржи Банзаров – первый дипломированный ученый из бурят.

      В бурятских летописях о Ванчикове сказано: «Пятидесятник сонгольского полка, коллежский регистратор Ринчин-Нима Ванчиков был учеником у англичанина – миссионера в Селенгинске, владел русской и монгольской грамматикой, сопровождал жандармского полковника Мишлова во время его пребывания в Селенгинске.                      В конце 1838 года Ванчиков вызван в столицу, был на приеме у императора Николая Павловича и награжден серебряной медалью с Владимирской лентой, кортиком с золотой ручкой и возвратился обратно с генералом - бароном Шиллингом. Затем будучи учителем Троицкосавской  русско-монгольской войсковой школы, основанной до введения нового устава для казачьего войска, он скончался».

                Существуют некоторые интересные подробности пребывания Ринчина Ванчикова в столице. Прибыл он в Санкт-Петербург 10 января 1839 года, проведя в дороге 36 суток. Жил у барона Шиллинга. Граф А.Х.Бенкендорф выдал ему «билет» для свободного хождения по городу. Он посещал школы торгоутского и калмыцкого языков при учебном заведении лекарских учеников, где встречался с академиком Я.И.Шмидтом, когда тот составил почти половину монгольской грамматики и приступил к работе над словарем. Для представления государю императору Ванчикова заставили сшить новую европейскую одежду. Выехав на родину 14 мая, он по дороге домой посетил Казанский университет 17 мая и встречался с профессорско-преподавательским составом, особенно с О.М.Ковалевским, внимательно следившим за его успехами на научном поприще. 

Действительный статский советник Шиллинг Фон Канштадт был послан Николаем I в Забайкалье с целью составления Положения о буддистах, чтобы проверить, как исполняется Манифест Павла I от 18 марта 1795 года и Указ Александра I от 22 июня 1822 года о свободном исповедовании религии. С Ванчиковым он проехался по всем местным забайкальским дацанам и произвел государственную ревизию конфессий.  

Троицкосавская школа занимает особое место в народном просвещении Бурятии. Она открыта в 1832 году. По своему учебному плану и программам приближалась к уездным училищам (ныне колледжам), но в то же время являлась своеобразной и единственной в системе образования, будучи в ведении Министерства внутренних дел, а не Министерства народного просвещения. Учащиеся считались пансионерами, находясь на полном государственном обеспечении. Здесь наряду с общеобразовательными предметами проходили и военную подготовку. Готовила из бурятских детей писарей и урядников для казачьего войска и писарей для бурятских родовых управлений. Воспитанники обучались чтению и чистописанию на российском и монгольском языках, российской и монгольской грамматике, арифметике, географии, истории государства российского, основам православия и буддизма. Кроме того, проводилась военная экзерциция, сообразно с родом казачьей службы. 

Не удивительно, что  Троицкосавская военная школа быстро приобрела популярность среди бурятского казачества: первые годы своего существования она не могла вместить всех желающих учиться. Но светские власти никак не шли на увеличение контингента с 24 до 40 человек.

В 1851 году школу перевели в Селенгинск и разместили во втором доме уехавшего Роберта Юилля, то есть туда, где Ванчиков постигал основы наук у английских миссионеров. На следующий год, правда, школу закрыли из-за отсутствия средств для ее содержания и возобновили занятия только в 1859 году. В 1872 году передали в ведение Министерства народного просвещения, а еще через десять лет преобразовали в Селенгинское двухклассное городское училище. 

Русско-монгольская войсковая школа, в которой много лет преподавал талантливый ученик английских миссионеров, просуществовала в общей сложности 49 лет. Она явилась, не без участия Ванчикова, единственной школой у бурят, имевшей более обширную программу, чем обычные приходские училища, чем — то напоминая учрежденную Робертом Юиллем «Селенгинскую Академию для инородцев Сибири». Выпускниками ее стали немало грамотных людей. Абсолютное большинство писарей, урядников бурятских казачьих полков, переводчики пограничных управлений Забайкалья были ее воспитанниками. Многие питомцы продолжали учительствовать: Аюша Дашицыренов, Алексей Корнильцев, Онисим Москвитин, Николай Бадмаев, Сосор Туруев и другие. Из среды учеников Ринчина Ванчикова вышли дипломат И.П. Шишмарев – первый русский консул в Монголии, Будажап Кутухуев – переводчик при  новой духовной миссии в Пекине, Доржи Банзаров – первый бурятский ученый, кандидат наук, крупный ориенталист, сыгравший значительную роль в отечественной востоковедческой науке. 

Славились грамотностью также бурятские дети из миссионерских школ Вильяма Свана на Оне и супругов Сталибрасов в Кодунском Станке. Предметы преподавали как сами миссионеры, так и их жены и дети. Иннокентий Прикамский (брат декабриста И.И. Завалишина) писал, что английские миссионеры много сил отдавали воспитанию своих детей в чисто английском духе: «В тогдашней далекой, глухой и страшной Сибири <…> им нечего не осталось делать, как <…> затвориться в домашнем кругу и приготовить детей своих быть им со временем товарищами по познаниям, по европейским понятиям, поставить их мыслью и чувством уровнем с собою». 

Однако Завалишин здесь не совсем прав. Действительно, обучение детей Сталибрасов происходило в основном в узком домашнем кругу. Сара давала им лишь первые начальные уроки, но затем Эдвард обучал их обычными школьными предметами, включая латинский и греческий языки. Однако большую часть времени английские дети все же проводили в кругу своих бурятских сверстников, сидя с ними за одним столом миссионерской школы. Поэтому, совмещая теоретические знания с каждодневной бытовой практикой, дети Сталибрасов неплохо знали монгольский и бурятский языки. В 1850 году, спустя девять лет после возвращения миссионеров на родину отца, сын Эдварда Джеймс Стивен вспоминал и напевал (с помощью братьев и сестер) бурятские протяжные песни, которые он слышал в детстве. У него сложился профессиональный интерес к изучению музыкальной культуры монгольских народов, но он умер в 1888 году, а его рабочие материалы по бурятской музыке перешли к другу Стумпфу.

Юные Сталибрасы еще в Забайкалье выступали в роли учителей для своих бурятских сверстников и их родителей, заменяя мать и отец, когда им было некогда или они болели. Еще в Кодуне мальчики Томас и Вильям твердо видели себя в будущем только на миссионерском поприще.

Любопытно, что не имевшая понятия о монгольском языке Ханна Сван по приезду с мужем Вильямом в Забайкалье быстро его освоила, чем удивила даже бурят. Ученик миссионеров Шагдур Киннатов писал ей в Англию 9 марта 1842 года: «Дорогая миссис Сван! <…> Очень радостно видеть, как вы так хорошо пишете на монгольском языке». А ранее, в 1835 году, делился в письме к Сталибрасам: «Ханна Сван хорошо для нас переводит. Что бы мы делали без нее? Как же нам вознаградить нашего переводчика?»

Э.В. Демин полагает, что И.И. Завалишин (Иннокентий Прикамский) в повести-мелодраме «Ольхонянка» дал собирательный образ учениц супругов Сван через девочку Мэри.  Герой простывает на балу в доме Иркутского генерал-губернатора. Его лечат врачи Вольф и Персин (фамилии реальные), а потом «привезли старого ламу из селенгинских кумирен». В результате лечение продолжилось на острове Ольхон посреди Байкала. Здесь он был принят хоринским тайшою Ринчин-Доржо Дымбиловым (фамилия реальная), который был учеником английских миссионеров. «Старик тайша был вдов и имел только одну дочь <…>. Он говорил хорошо по-русски, был даже порядочно образован, <…> выписывал и читал русские газеты и журналы, но <…> он остался буддистом (неверно, – А.Т.), а дочь его? Ей было ровно 16 лет. Много годов уже прошло, как умерла ее мать, тетка главного тайши хоринских бурят. Крошечной девчонкой поручили ее попечению миссис Вайт, жены одного из английских миссионеров, живших тогда на Ононе (р. Она – А.Т.). Тут с согласия отца была она крещена по обрядам англиканской церкви и названа Марией, тут выросла, тут и получила такое воспитание <…>, какую не всегда можно дать и в столице».

Нет, этот образ не собирательный. «Мисс Вайт» И. Завалишина, это Ханна Куллен, жена Вильяма Свана. Будучи бездетной, она действительно удочерила бурятскую девочку. По Завалишину, та воспитывалась «как родная дочь мистера и миссис Вайт» (Сванов). Кстати говоря, Сваны усыновили еще и бурятского мальчика и увезли его с собою в Англию, что следует из письма Шагдура Киннатова от 24 декабря 1835 года: «Я слышал, что вы взяли себе маленького Чарльза. У милой миссис Сван теперь есть сын! Когда он вырастет, пусть он с Божьего благословения станет Его слугой. Пусть он помнит и о своих бурятских братьях». Но, говоря о Мэри, нужно сказать, что главный хоринский тайша Дымбилов, крестившийся в 1842 году, действительно имел дочь Марию, крещенную еще английскими протестантами. Это и есть Мэри из повести И.И. Завалишина. К слову сказать, была дочь Мэри и у Шагдура Киннатова, о чем он в письме от 24 декабря 1835 года с гордостью сообщал: «Наша Мэри шлет вам мэндэ, она учится читать и узнает буквы». В честь своего наставника Шагдур назвал и сына Вильямом, но тот рано умер. В среде Сванов обучалась и некая Джон Кален Ли, которая и написала письмо Шагдуру с места своего миссионерского служения на Мадагаскаре. Вероятно, та самая удочеренная Сванами неизвестная бурятская девочка, поскольку, «ее нянчила на руках мисс Каллен» (Куллен). Письмо пришло на английском языке, и его переводила на бурятский сестра Шагдура Киннатова: значит, как и брат, она также обучалась у английских миссионеров.

Там же на Мадагаскаре и Инди начали служение и дети Сталибрасов. Мальчиками 16 и 14 лет после смерти матери Сары они были увезены отцом в 1834 году на учебу в Англию, где продолжили образование в Силокетенской школе, а затем в университете. Из писем Сталибраса видно, насколько сильно у них было желание служить Богу. Но продолжать дело отца они не могли: все еще закрытой оставались Монголия и Китай. Поэтому местом их служения стали Мадагаскар и Индия. Как следует из письма Киннатова от 9 мая 1842 года, «их письма были наполнены такой любовью, что мы как будто увиделись с ними лицом к лицу». В послании к другу и сверстнику Шагдуру они делились планами добиться на Мадагаскаре несравненно больших успехов, чем это осуществил их предшественник Гафаравави.

Шагдур Киннатов является одним из самых выдающихся учеников английских миссионеров Сталибрасов и Сванов, но знал он и Роберта Юилля. Это тот самый «выдающийся последователь Шагдур», который финансово поддерживался церковью Морисона в Лондоне, когда  учеником он показал исключительные познания в области христианского проповедывания и готовился миссионерами на роль национального протестантского пастора среди бурят. Это подтверждают приводимые в нашей книге письма Шагдура, написанные на прекрасном языке христианского проповедника, с отражением глубоких познаний в церковных догматах. В письме миссис Джон Каллен (Ханна Куллен) от 3 августа 1835 года он подробно рассказывает, как попал в миссионерскую школу. Придя по заданию отца за бараньей шкурой к бурятам, жившим возле миссионерского стана, он услышал очень грозный лай «горной собаки» мистера Сталибраса («горная собака» - это тибетский мастиф)  и решил посмотреть ее. В доме миссионера он застал жену пастора, обучавшую его сверстников. Хотел было уйти, но тут хозяин пригласил мальчика к себе и, узнав, что тот умеет читать и писать, предложил остаться на службе личным секретарем миссионера. Потом Шагдуру поручили контролировать учебу бурятских детей в школе, где он учительствовал долго и после отъезда англичан на родину, а если быть более точнее – взял под свое попечение оставшуюся без пасторского окормления созданную общину христиан-протестантов. Ученики продолжали жить отдельной колонией в отрыве от отчего дома, и это единение укрепляло их силы в борьбе против начавшегося давления со стороны буддийского духовенства и бурятского нойонства. Следы небольших строений вдоль фасадной части ограды миссии в Кодуне скорее всего относятся к их жилищам в виде прямоугольных деревянных юрт. Жил там постоянно и Шагдур Киннатов. В письме Вильяму Свану спустя почти полтора года после отбытия миссионеров, он признавался: «У меня все в порядке по милости Божьей. Я постоянно думаю о вас, сомневаюсь, что задержусь здесь надолго, но я часто думаю о моих дорогих друзьях, я часто не могу сдержать слез».

Став учителем, Шагдур Киннатов преподавал в разных местах Хоринской степи. В том же письме Свану он сообщал: «Сейчас я занят преподаванием в доме Дуги в Тайше <…>.  Раз или два в неделю хожу слушать их уроки, но я все еще не знаю, станет ли Кудун моим домом. Возможно, я буду жить на Оне. У меня искреннее желание открыть там школу. Но все же я не знаю, как все будет, я был бы рад, если по милости Божьей мое здоровье позволит мне учить маленьких детей». Забегая вперед, скажем, что потомки Шагдура живут в районе Хоринска и Новокижингинска до сих пор. Среди членов возрожденной здесь христианской общины верующих можно видеть и его правнука, 80-летнего Мыжит - Доржо.

Из писем Шагдура всплывают многие имена учеников английских миссионеров в Хоринской степи, часть из которых разъехались с Кодуна после отбытия пасторов на родину в разные места, но продолжали поддерживать между собою тесные связи и одинаково нежно и с благодарностью вспоминали своих наставников. Сами обращения Шагдура к Сванам и Сталибрасам в письмах дают наглядное представление, насколько крепка была взаимная любовь учеников и учителей в миссионерском стане: «Дорогие друзья!», «Дорогая миссис!», «Дорогой мой старший брат и учитель!», «Милостивый государь!», «Дорогая государыня матушка!», «Моя дорогая сестра!», «Госпожа матушка!» и т.п.

В письме от 24 декабря Шагдур Киннатов упоминает  «жену Сонбока», «жену Долги», «Семью Санжала», «наших дорогих друзей Ашиту, Сондри, Тарба, Текши, Мандари, Бечуме, Осчу, Години, Гонагет, Сонгет», которые просили передать свое приветствие – «мэндэ» учителям. «Все хотят, чтоб я напомнил вам о них». Упомянут и некий Хобитус Бадма: «Он два месяца работал с Текши, но завтра он отправляется на Ону». О Тарбе, к примеру, сам Вильям Сван писал: «Он не молод, развит не по годам, рассуждает во многих случаях, т.е. если бы выпал благоприятный шанс, он заменил бы отца. Он мягкий, способный к учебе, стремящийся к усовершенствованию». Шагдур сообщал Свану: «Наш Тарба все еще не был на службе, у него остался тот же чин, который был при вашем отъезде». Тарба получил стойкую репутацию человека ученого и многие предполагали ему карьеру тайши.

Так оно и случилось, но уже после отъезда миссионеров. Дело в том, что он был сыном Хоринского тайши Жигжит Дамба-Дугарай и служил в конторе отца заседателем. Работал хорошо и за усердие удостоился серебряной медали. Заодно посещал занятия английских миссионеров в Кодуне. Его отец руководил Хоринской думой с 1824 по 1835 годы, то есть в период активной деятельности миссии. После его ранней смерти в 36 лет на освободившуюся должность были выдвинуты два человека – сын предыдущего тайши Дэмбила Ринчин-Доржо (тоже ученик английских миссионеров) и его коллега по школе, сын умершего Жигжита Тарба. Народ разделился в своих пристрастиях на два лагеря. Однако генерал-губернатор Восточной Сибири В.Я. Руперт утвердил первого. После отстранения Ринчин-Доржо главным тайшой Хоринских бурят в 1851 году стал Тарба и повел дело так хорошо, что на следующий год милостиво пожалован почетным кафтаном (мундиром), а в 1857 году удостоился чина коллежского регистратора. «Знал русскую и монгольскую грамоту, был учен и имел хороший нрав. Народ жил в благоденствии, но некоторые выражали жалобы и на этого тайшу».  Поэтому в том же 1857 году был отстранен.

Яркой личностью в Английской миссии был сын главного тайши Дэмбила Галсанай Ринчин-Доржо (он же Николай) Дымбилов. Джон Кохран писал о нем: он «прямо обожает миссионеров, которые часто бывают у него и живут неделями; он преуспевает в английском, которому обучает его мистер Сван». Училась и крещена в христианство его дочь Мэри (та самая «Ольхонянка» И.И. Завалишина). Как главный тайша активно содействовал как протестантской колонии, так и русскому православию, но был настроен против буддизма и в конечном итоге, как мы рассмотрим далее, в силу своего служебного положения способствовал значительному сокращению его распространению в Бурятии. Но это все относится уже к периоду после отъезда английских миссионеров на родину. О судьбе Ричин-Доржо Дымбилова мы скажем далее.

В Кодунской миссионерской школе обучался также Вандан Юмсунов. Отец его Юмсун Уннуев приехал с семьей в Нижний Кудун из Агинских степей. Получив образование у пасторов, остался преподавать в школе. Затем избран шуленгой Саганского рода. Отличался высокой грамотностью и склонностью к научно-исследовательской работе, считался ученым человеком среди хоринских бурят. Сумел передать свою грамотность сыну Соло Ванданову, как и должность шуленги. Соло также знал «много языков». В 1875 году Вандан Юмсунов написал «Летопись происхождения одиннадцати Хоринских родов», пользовавшуюся необыкновенной популярностью и распространившуюся в списках, пока она не была опубликована в 1934 году издательством Академии наук СССР.  Как отмечали специалисты, сочинение Юмсунова является лучшей по стилю изложения и самой большой по объему исторической хроникой в бурятском летописании. По отзыву Н. Поппе, привлекают «блестящий стиль, образный, очень четкий и строгий язык» ученого и литератора.  Автор широко использовал деловые документы, ранее существовавшие работы летописного характера, в том числе древние монгольские, устные легенды и предания. Вандан Юмсунов столь основательно подошел к изложению материала, что  почти в каждой главе мы находим какие-нибудь неизвестные до этого факты,  представляющие ценный источник и для современной науки. Среди таковых пространные описания некоторых бурятских обычаев и обрядов, эпизодов истории народа, сведения  об административном управлении, о правах на землевладение, о нравах и образе жизни, о здравоохранении, о повинностях и т.д.  Есть в его Летописи известие о прекращении деятельности Английской духовной миссии в Кодуне и Оне в ноябре в 1840 года, о поездке в Петербург главного тайши хоринских бурят (своего одноклассника) Дымбилова и аудиенции с императором Николаем I, о последовавших в 1848 году репрессиях по обвинению того в «совершении преступного дела».  Он же сообщает еще об одном ученике миссионеров Санжипе, о котором вскользь упомянул в письме Шагдур Киннатов. Это был Санжип Дандарын из хори-галзутского рода, старший брат ширетуя  Онон-Цугольского дацана Лундуб Дандарына. Он «перешел в каталицизм и стал жить обособленно и проповедывать иную веру». 

Кроме Летописи перу Вандана Юмсунова принадлежат родословные таблицы хоринских родов и своего собственного; мемориальная записка о посещении Забайкалья великим князем Алексеем Александровичем – сыном императора Александра II; заметка о поездке старшего тайши Цыдыпа Бадмаева и шуленги Цырен-Доржи Аюшева в Санкт-Петербург на III Международный съезд ориенталистов, состоявшийся в 1876 году.   Юмсунов также перевел с русского на бурятский научный труд востоковеда А.М. Позднеева «Ургинские хутухты», и произвел запись хори-бурятской эпопеи «Эреэлдэй эуэн богда хаан эрбэд соохор моритой». 

По словам дочери Юмсунова, ученик английских миссионеров умер в 1883 году. Сама Хандажаб прожила до 1964 года и скончалась в возрасте 84 лет. Сыном Вандана был шуленга Соло, внуком Будожап, правнуком Цырен-Доржи. Праправнучка летописца Нина Цырендоржиевна Будажапова живет до сих пор в Могсохоне на родине предков, является заслуженным учителем России. Она говорит о некоей сохранившейся реликвии – тамге из мрамора, которой пользовались  Вандан Юмсунов и его сын Соло, когда возглавляли саганский род. 

Наконец, следует назвать еще одного талантливого ученика английских миссионеров в Кодуне. Это Бардо, о котором Сталибрас упомянул в письме для «Миссионерских хроник»: тот первым из здешних учеников-бурят проявил интерес к Благой вести. Но своим открытым признанием, что он – ученик Христа, а также из-за отказа поклоняться «языческим» богам своих предков, Бардо вызвал яркое негодование буддийских лам и своих верующих сородичей. Однажды, в 1833 году, какой-то священник-лама жестоко избил его по голове, отчего юноша заболел, ослаб и вскоре скончался, несмотря на интенсивное лечение. Об этом ярко и образно описал в письме Шагдур Киннатов, которое мы, в числе других, публикуем в приложении нашей книги. Скажу только, что смерть юноши потрясла его учеников и обитателей всей миссионерской колонии. Было принято решение похоронить Бардо недалеко от могилы жены Эдварда Сталибраса Сары, как первого мученика за Христа из числа бурятских последователей его учения. Текши прочитал над прахом товарища отрывок из пятнадцатой главы первого Послания к Коринфянам. «Это было ободрением для нас, когда мы слушали обращенного бурята, твердо верующего в Спасителя и присоединившегося к нашей похоронной службе, на которой мы предавали земле тело другого молодого бурята, умершего в вере».

  Из книги А.В. Тиваненко ИСТОРИЯ АНГЛИЙСКОЙ ДУХОВНОЙ МИССИИ В ЗАБАЙКАЛЬЕ (НАЧАЛО XIX СТОЛЕТИЯ).